Привет опять! Я очень рада, что на мой вопрос такой отклик, да еще положительный. Немножко страшновато, потому что русский мне не родной и боюсь, что рассказ совершенно не по-русски получился...
В-общем то я имею честь представить вам рассказ из моего "альтернативного спидвейного мира" (альтернативного потому что все персонажи принадлежат исключительно мне, не потому что здесь какая-то фантастика). Первоначально он был напечатан на польском языке в книге "Czarna Książka. Antologia opowiadań żużlowych".
Не совсем один
Болит. Боль усиливается, и в конце концов глаза туманятся; ничего уже не видно. Ни дорожки перед собой, ни соперников, ни шумеющих до треска в ушах трибун.
Боль... она хороша. Когда она возвращается, невозможно думать ни о чем другом. И это цель. Не думать. Не чувствовать. Физическая боль лучше душевной – по крайней мере ты знаешь, что она когда-то кончается.
Доехать. Добраться до финишной черты, равнодушным жестом здоровой руки приветствовать великолепных зрителей. Поблагодарить соперников за борьбу. Подать вид, что ничего не случилось, всё нормально. А потом достать какой-нибудь телефон и узнать всё. Облегченно вздохнуть, когда все предчувствия окажутся не больше, чем проекцией опасений.
Или...
Он не думал больше. Благая боль вспыхнула в голове ярким светом, на мгновение ослепила. Рашид не знал, куда едет и зачем. Он не видел других гонщиков. Ничего не было слышно. Ему казалось, будто он оказался в черном тоннеле без начала и конца. Левая рука не слушалась, опускалась по мотоциклу, боль была слишком сильной. Всё тело разболелось настолько, что Рашид не помнил, как подать вид, что у него проблемы с техникой, и покинуть дорожку. Он не знал даже, хочет ли этого, не лучше ли доехать до конца заезда. Не вызывать ненужных вопросов. Боль, разрывающая кисть, не являлась достаточным поводом для того, чтобы отпустить. Некоторые гонялись со сломанной ногой – так что такое травмированная рука, да еще левая?
Он не хотел, чтобы кто-либо узнал настоящую причину. Этому научил отец: нельзя показывать, что ты слаб. Особенно здесь, в далеких краях, среди чужих людей, для которых Рашид являлся всего лишь экзотическим животным. Двадцатилетний парень из руин дикой империи. Изгой из-за края Европы. Не мог же он показать им, что и у него есть свои опасения, свои демоны.
Кое-как он добрался до конца заезда, борясь больше с болью и вырывающимся из-под тела мотоциклом, чем с соперниками. Еле видя сквозь туман перед глазами, он приблизился к невысокому гонщику в красном нашлемнике, который в ритме разыгрывающейся на трибуне суматохы начинал круг почета.
– Гратуляции, – промолвил он с ужасным – в том он был уверен! – акцентом одно из нескольких слов на польском, которые успел выучить. Руку не протянул – левая слишком разболелась, правой он держал свою машину. Лишь бы финалист – поляк, гонщик местного клуба – не счел отсутствия традиционного грубостью.
– Я чебя тоже паздравльяю. – Неожиданно великий польский спортсмен остановился, не отъехал от соперника, заговорил на русском. Рашид энергично заморгал. – Ты маладец! Когда-то станешь чемпийоном!
Он сказал «когда-то» вместо «когда-нибудь», словно он заранее знал, словно по ходу гонки он увидел будуще: Рашида на пьедестале, с золотой медалью на шее, поющего гимн России, дождись гимн слов вообще. Но все-таки, подумал он, поляк наверняка ошибся, его знание русского был всего немного лучше польского Рашида.
Знаменитый гонщик уехал, и Рашид облегченно вздохнул. Сейчас он не хотел быть ни чемпионом, ни кем-либо вообще. Он хотел просто найти телефон.
Когда он съехал в парк машин, его сразу окружила толпа. Образы, звуки, шум криков, яркий свет, рев двигателей, быстро движущиеся человеческие силуэты – все это смешивалось в аудиовизуальной какофонии; нечем было дышать.
– Поздравляю, парень!
– Well done mate!
– Вы это видели? Будущий чемпион мира!
Это было про него? Все эти люди, говорящие по-русски лучше и хуже, и тот один англоязычный, которого он понял – они говорили о нем? Ведь он не попал в финал гонки. Не победил ни в одном заезде, а в своем последнем приехал на... на котором месте?
– Я был последний? – спросил он у своего механика Саши. Саша уже опустил площадку, добежал до мотоцикла и вел его как лихого коня.
– Нет, третий… – выдышал механик, утрев изо лба масло. – Тебе нужен врач...
– Зачем?
Рашид не забыл о боли. Просто боль стала его неотъемлемой частью. Она была хороша: защищала от мышления.
– Ты че, шутишь? Что с рукой? Покажи-ка! – Саша одновременно вел машину и протягивал руку к кисти Рашида. Тот сжал зубы, но ему не удалось удержать стон.
– Парень, ты ведь руку сломал...
Продолжения не следовало. Слова Саши утонули во всеобщей суматохе. Финалисты Личного чемпионата мира готовились к решающему заезду, по паркинге шатался какой-то журналист и всем мешал, а еще через забор прямо сейчас прыгнуло несколько болельщиков. Всем было не до этого. Всем чихать было на то, что в эпицентре событий находятся посторонние люди; все занимались своими делами и никто на заметил группу, окружившую Рашида. Болельщики что-то говорили. Кричали. Рашид понимал лишь отдельные слова и никак не сумел сложить их в предложения. Заметил лишь повторяющееся русский.
Саша заслонил его массивным телом. Вслед за ним появились люди в формах и стали разгонять группу, а ее члены, все более раздраженные, кричали еще громче. Рашид смотрел всю эту сцену как кино, словно она касалась не его.
– Что они хотели?
Саша развел руками.
– Сходи, – совершенно некстати бросил он. – Нам нужно найти врача...
– Телефон! – внезапно сказал Рашид. – Мне нужно найти телефон. Врач может подождать.
Боль опять невыносимой волной отозвалась во всем теле, когда Саша схватил его за кисть, которая – в этом Рашид был уверен – была сломана.
– Слуш, парень! – Саша схватил его за плечи и дернул. Пущенный мотоцикл упал было, но его поддержал кто-то, кого Рашид не видел. – Сначала пусть врач посмотрит твою руку-то. Потом мы найдем телефон, честное слово.
Неужели он знал? Механика на эту гонку нашел ему дядя Закир. Разве он заплатил Саше и за заботу об одиноком юниоре в далекой стране, без родных, без веры во что-либо и без желанной связи с миром?
– Телефон, – повторил он, ибо голову покинули все другие слова. – Тебе не понять. Я должен...
– Упрям ты, – вздохнул Саша и сам буквально снял гонщика с мотоцикла, прежде чем тот успел возразить. – Позже ты семье позвонишь, похвастаешься, что чуть медаль не завоевал. Кстати, поздрявляю! – Он как будто очнулся, похлопал подопечного по плечу, к счастью по правому. – К врачу побежал. Немедленно!
– Я же не говорю по-польски, – отчаянно напомнил Рашид.
– Так ты ему просто руку покажи, – посоветовал Саша. – Или Игоря найди. Я здесь уберусь. Справишься, мальчик?
Он чуть не сказал, что нет, никогда в жизни не справится. Из-за физической и внутренней боли он еле шевелил ногами. Лишенный мотоцикла скорее полз бы, чем шел. Среди выхлопных газов тяжело было дышать; вокруг было слишком много слишком шумных людей. Рашид чувствовал себя одиноким, как никогда, и плохие предчувствия лишь увеличивали это пугающее, всепоглощающее чувство.
– Конечно, – через силу промолвил он, сжав зубы. Даже перед Сашей он подавал вид, что все в порядке.
Через парк машин он бродил, как во сне, пытаясь телом закрыть сломанную руку. Боль накатывала слезы на глаза, но Рашид сдерживал их и глотал, смотря вниз, подавая задуманный вид. Где-то извне, посередине стадиона, диктор объявлял состав финальной гонки, кто-то толкнул его, журналист с гигантским микрофон помчался всле за выпущенным мотоциклом...
– Are you o’kay? – спросил женский голос. Настолько Рашид понимал и этот странный, чужой язык, услышанный впервые несколько месяцев назад, во время отборочного этапа Личного чемпионата мира среди юниоров. Отец, старый, опытный гонщик, известный даже в Австралии, помогал избавиться от первичного шока после встречи с международной элитой. Те гонщики казались чуть не инопланетянами, но иллюзия отчужденности исчезла, раз отец доказал, что с ними можно соперничать. Можно и побеждать их, да запросто!
Теперь отца не было. Не было даже дяди Закира. Лишь чужая женщина, идущая рядом с ним с озабоченным видом.
– Yes, – пробормотал он в попытках скрыть скривленное болью лицо. – Telefon? – безнадежно спросил он, указывая при помощи здоровой руки, в чем дело.
И она повела его через Красное море спортсменов, механиков, тренеров. Где-то в толпе мелькнули черные кудри Игоря, раздался его громкий голос: «очень хорошо!», одинственный, кроме Саши, русскоязычный элемент чужой компании.
У женщины были седые волосы, собранные в пучок, и простой костюм, далекий от моды, которую Рашид знал с иностранных дорожек. Она была обычная и родная, так что он охотно доверил ей свою судьбу, и ему не помешало, что она все время тараторила на польском, кажется, о чем-то его спрашивала, а он понимал лишь отдельные слова.
На его руку женщина не смотрела. И на том спасибо.
Наконец-то они оказались в телефонной будке, на тихом острове среди шума стадиона. Женщина протянула ему трубку на толстом, ярко-красном проводе, и она встала рядом, жестами показывая, что она намерена остаться. Рашид кивнул. Ему было все равно, ведь она не понимала его.
Номер он помнил наизусть. Выучил его, то и дело посматривая на листок бумаги до гонки. Он не мог сосредоточиться на предстоящих соревнованиях, спрятался в своем боксе и никого к себе не допускал, даже Игоря, который просто пришел поздороваться. Наверное, Игорь подумал о Рашиде не самое приятное...
Что именно подумал соперник, стало безразлично, когда Рашид наконец услышал голос в трубке. Пытаясь успокоить дрожащие руки, он представился, прерывающимся голосом объяснил ситуацию и попросил позвать Закира. Он знал, что к отцу по телефону ему не добраться, что нужно через посредника, дабы не терять времени.
– Рашид? Что происходит? Как твоя рука? – Вопрос за вопросом сыпались из трубки. Бас Закира трещал, но Рашид все равно прочувствовал обеспокоенные нотки в его голосе. Он попытался перевести дыхание, но лишний раз совершил движение левой рукой и на момент оторопел от боли.
– Откуда ты знаешь? – промолвил он на мгновение позже.
– Мы все слушали по радио, как ты там, во Вроцлаве... – Закир говорил хаотически, словно слова должны были создать предложение только по эту сторону провода. – Поздравляю! Ты справился превосходно... но что же с рукой?
– Все в порядке, – машинально ответил Рашид, хотя от боли хотелось выть, как будто он только сейчас заметил, в каком состоянии его кисть. – Дядя, что с папой?
Он спросил. Свершилось. Весь мир затаил дыхание на несколько секунд совершенной тишины, когда не было слышно даже тресков в трубке, даже маленьких движений седоволосой женщины.
– Рашид...
Голос Закира не оставил места для догадок.
– Нет. – Рашид оперся на столик, на котором стоял телефон. Локоть болезненно ударил о дерево, но боль, и даже боль в кисти, не могли сравниться с тем, что он только что ощутил всей душой. – Нет, нет, нет... – Его голос исчезал в немом крике. Возможно, его услышал весь стадион. Возможно, его не слышал даже дядя Закир.
– Он... – Закир, казалось, пытается подобрать слова. – …он гордился тобой...
Гордость отца была Рашиду безразлична, раз самого отца не стало.
Трубка высунулась из руки и с треском свалилась на землю. Он вспрыгнул, жадно глотая воздух, словно рыба, вытянутая из воды. Вслед за трубкой полетел и весь телефон, словно домино на первом вираже предательской дорожки. Еле слышный среди шума голос Закира умолк. Женщина бросилась к телефону, но не поднесла его, а всего взглянула на Рашида, без вопросов, но с заботой.
– Psze…pszepraszam, – выдавил он второе знакомое ему слово на польском, жестом показал, что да, все по-прежнему в порядке, хотя на самом деле никогда не было ни в каком порядке. И он убежал, как жалкий трус, предчувствуя момент, когда он окончательно потеряет контроль над самим собой.
Путь в раздевалку он пробежал вслепую. Все на стадионе и по всему миру занялись поддержкой будущих медалистов чемпионата мира. Вроцлав взорвало, и этот взрыв не оставил места двадцатилетнему парню из Уфы, здоровой рукой придержывающему ту, сломанную. Парню, который сломя голову летел туда, где за некоторое время он не ожидал никого встречать.
В раздевалке царила благословленная тьма. Через толстые стены еле пробивался внешний шум. Вскрики, вой, аплодисменты – все доходило с опозданием, притупленное. Рашид хотел сесть, но тело больше не слушалось. Он не то, что упал, просто опустился на грязный пол, забирая с собой чье-то пальто. Оно воняло сигаретами и чем-то травяным, и это «что-то травяное» заставило его вспомнить про кухню, семейный обед, на который напросилась к ним вся команда. Ведь команда – тоже семья.
Отец был на седьмом небе от счастья. Он угощал всех домашней наливкой, шутил, рассказывал истории из времен, когда он сам гонялся. Пожалуй, тогда и впервые заговорил про возвращение на дорожку.
Если б только Рашид смог вернуть время и собственное: «замечательная идея, пап!». Если б смог возразить, лучше всего в присутствии всех гонщиков, чтобы у отца не осталось выбора и чтобы он вынужден был подать вид, что всего лишь пошутил...
Время истекло. Было поздно и для того утра, когда он сам отвез отца на новой машине на злочастную тренировку. Было поздно для последнего круга, когда мотоцикл отца вдруг подался вперед и полетел в доски вокруг трека, и когда пораженный, испуганный тренер Андреев вызывал «скорую» из находящегося рядом со стадионом офиса.
Воспоминания оборвались, уступив место черной бездне. Рашид съежился, несмотря на боль. Слезы плыли по щекам и плач невольно рвался из горла, и сознание, что он со своей бедой совсем один, слишком далеко от дома, чтобы успел хотя бы попрощаться с отцом, невыносимой тяжестью откладывалось на душе.
И ему вдруг стало все равно, что подумают другие, станут ли считать его слабаком. Он хотел просто исчезнуть или вернуться к самому началу. Вновь стать мальчиком, не молодым мужчиной, спортсменом, которому подобает плакать лишь от радости, умеренно, на пьедестале и под звук гимна.
Возможно, все это не имело больше никакого значения...
*
- А ты вот где! Мы думали... парень, что случилось?
Сначала он не узнал голос. Понял только то, что это не Саша. Чужой вопрос пришел как будто из другого мира, словно Рашид сам был уже мертвый и провел вечность в углу раздевалки, в темноте, вдали от болезненной радости и беззаботных трибун. Вместе с голосом в помещение ворвался свет из парка машин и шум дождя, или, может быть, душа...
– Рашид, что стряслось?
И он узнал. Над нем наклонялся Игорь, тот самый, который был единственным кроме него самого русскоязычным спортсменом в составе чемпионата. Игорь еще не переоделся, его облепляла гарь, от него пахло маслом и потом, и передняя часть комбинезона была мокра от шампанского.
– Ничего. – Рашид стиснул зубы и закрыл лицо рукой. Вместе со светом и чужим присустствием вернулся стыд. Он хотел было спрятать слезы, но, увы, поднял левую руку. Когда Игорь дернул ее, из горла Рашида достался стон.
Дороги назад больше не было...
– Парень, что ты наделал!
Голос Игоря приманил и других, и вдруг в раздевалке стало чересчур людно. Явились и новые чемпионы, Никлас Ольсен из Дании и Роберт Гофман, безоговорочный властелин вроцлавской дорожки; явились также те, которых Рашиду удалось обогнать: Уильямс, Йонссон, Кингсуорт... Не хватало лишь рыжего, веснушчатого поляка из Торуни, фамилию которого он ни за что не мог запомнить. Рашид смутно помнил, что когда они соперничали в одном заезде, они обходили друг друга несколько раз, но потом поляк неизвестно куда делся.
Зачем он вообще подумал о поляке? Неужели ум захотел бросить якорь куда-нибудь в другом месте, чтобы не возвращаться к неотвратимому?
Яркая вспышка – и стало светло. Вокруг него воцарила настоящая суматоха. Гонщики и неизвестно чей тренер все вместе обсуждали, каждый на своем языке, его руку – словно врачи. И все, слава богу, были уверены, что дело только в руке. Как будто думали, что такие позорные слезы могут плыть от одной сломанной кисти.
Он поднялся почти самостоятельно, здоровой рукой оперся на плечо Игоря. Пальто он вернул вытянутым руком, он не знал даже, чьим.
- Паринь, это плохо выгладзит, - констатировал Гофман. На его груди блистала медаль, пожалуй, золотая, но у Рашида не нашлось сил ни спросить, ни поздравить. Он сделал несколько шагов, шатнулся, словно пьяный, почувствовал надвигающаюся слабость... И он упал бы, наверное, если бы Игорь не поддержал его. Старший коллега воскликнул по-английски, пожалуй, окликнул остальных. Единственным словом, которое Рашид понял, было «доктор». Уильямс подошел к русскому, внимательно осмотрел руку и сделал жест, как будто обвязывал кисть. Рашид кивнул, пытаясь спрятать хотя бы лицо. Теперь он видел лишь кружащиеся ботинки, и слышал шум голосов, говорящих на незнакомом языке.
Гофман взял его под другую руку и говорил кое-что по-польски, слишком быстро, чтобы Рашид понимал больше, чем отдельно взятые слова, похожие на русские. Мягкий тон соперника действовал успокаивающе. И его увели, еле шевелящего ногами и сдерживающего слезы, в почти опустевший парк машин. Здесь яркий свет не резал глаза, а вот боль... к боли он привык. По крайней мере, к физической.
– Ты не переживай, это, наверное, пустяк, - пытался утешить его Игорь, конвоируя ошеломленного Рашида через парк машин, к стоящей у въезда «скорой помощи». – Обыкновенный перелом, ты на глазах поправишься. Медали жалко, конечно, но... – Вдруг он замолк, просмотрелся к Рашиду и серьезно спросил. – Дело вовсе не в руке, а?
– Рашид! – спас его голос Саши. Механик бежал к нему, тяжело дыша. – Я везде тебя искал, ты должен был быть... О Господи.
Он не вскрикнул. Последнее слово прозвучало так, словно он констатировал печально им обоим известный факт. Тот самый, который оставался за пределами сознания Игоря. И Рашид тут же понял, что дядя Закир рассказал Саше о трагических - и все же держанных в тайне от мира – последствиях падения Эмиля Нигматуллина во время тренировки.
– Вот зачем тебе понадобился телефон...
– Какой еще телефон? – не понял Игорь. – Рашид…?
Врач – коренастый мужчина в длинном, хлопающем в воздухе халате – приближался к нему. Рашид сжал зубы. Он знал, что Игорю нужно сказать правду: хотя бы потому, что он отнесся к нему, будто ничего не случилось. Словно все происшествие было абсолютно нормальным явлением во время гонки. Но он знал также, что не в состоянии сказать ту самую правду. Пока нет.
*
Его положили на одно отделение с оным рыжим торунским гонщиком, у которого, как выяснилось, возобновилась травма плюсны. Торунский гонщик говорил по-русски столь же плохо, что и Рашид по-польски, так что они общались на международном немом языке спидвея. Каждый день приходили Гофманы или Игорь с дочерью, и кое-как удавалось перевести сложнейшие выражения. Иногда приходили и другие, поляки и чех, гонщик местной команды, которого Рашид видел впервые в жизни. И они приносили ему апельсины, кучи апельсинов.
Перелом оказался жутким, со смещением, а тот факт, что он с поврежденной рукой не только поехал последний заезд, но и бегал по парке машин, сделал операцию необходимостью. Рашиду было все равно. Его накачали обезболивающим, которое кроме предназначенного, имело и то замечательное свойство, что отупляло. Он улетал далеко и не чувствовал больше тяжесть на душе, которая не отпускала его со времен телефонного разговора с дядей Закиром.
И хотя болело все, от кисти до ума, хотя он сгорал от стыда, вспомни он плач в раздевалке, ему было легче от мысли, что отец все-таки ошибся.
Никто не обидел его. Никто не сломал его. Более того – Рашид не был уже совсем один.